Реновация на болотах
фото: Михаил Огнев
Четыреста семей в Курортном районе полвека ждали и вот дождались — инвестор начинает строить дома для расселения. «Фонтанка» понадеялась увидеть счастливые лица. Но нашла только разочарование: переезжать не хотят, а кто хочет, вряд ли дождется.
Почти семьдесят лет назад ленинградским военным морякам вручили ключи от жилья в поселке Песочный. На 10 лет, обещала советская власть, дома-то временные, потерпите, вас скоро переселят. Дома стояли, ветшали, горели, чинились, утеснялись детьми, внуками и правнуками, а их обитатели ждали. И терпели. Очередную главу этого романа теперь пишет капитализм — землю в Курортном районе облюбовал инвестор. И у него для бывших моряков свои планы.
Пятнадцать минут на машине от Озерков — и можно отмечать День шахтера: для местных это важный праздник. Хотя шахтеров тут нет. Зато почти 400 угольных складов — на каждый дом по два, за небольшим исключением. Домиков в городке около двухсот, еще двадцать недавно расселили и снесли. Труб, соответственно, четыреста, семей как минимум не меньше.
«Донецкая кочегарка» — так зовут свою родину обитатели этого места.
«Донецкая кочегарка» — так зовут свою родину обитатели этого места.
«Вы приезжайте к нам, когда сильный мороз, — рассказывает бойкая, поджарая, лет семидесяти дама в беретике, блестя глазами. — Тут жилье давали так: по полдома на семью. Поэтому в каждом доме две трубы. Когда средненький мороз — три ведра угля сжигают в сутки. А когда дубак — по семь-восемь ведер. И вот этот дым никуда не уходит. И стоит темная гарь над всей Ленинградской улицей».
«Котел топится углем. Такой, знаете, огромный, — разводя руками, изображает котел дама в беретике. — На кухне, прямо рядом с плитой. Мойка, плита и котел. И вот это все выгребается, все это летит оттуда. Но сейчас многие повыносили котлы, так стало лучше, когда они в пристроечках. У меня у сына знаете как все сделано — отдельно кухня, котельная, душ, туалет. Вот зайдите в любой дом вот сюда. Не стесняйтесь, пойдемте, я вам покажу. У него там такая красота. И воду горячую сделал, и все. Кто хочет жить по-человечески — обустраиваются и тут. Не ждут. А эти все разговоры… я тут с 1972 года, так еще с тех пор говорят. Никто уже не верит».
«Котел топится углем. Такой, знаете, огромный, — разводя руками, изображает котел дама в беретике. — На кухне, прямо рядом с плитой. Мойка, плита и котел. И вот это все выгребается, все это летит оттуда. Но сейчас многие повыносили котлы, так стало лучше, когда они в пристроечках. У меня у сына знаете как все сделано — отдельно кухня, котельная, душ, туалет. Вот зайдите в любой дом вот сюда. Не стесняйтесь, пойдемте, я вам покажу. У него там такая красота. И воду горячую сделал, и все. Кто хочет жить по-человечески — обустраиваются и тут. Не ждут. А эти все разговоры… я тут с 1972 года, так еще с тех пор говорят. Никто уже не верит».
«Страхобесные»
ВМГ («вээмгэ») — так называют это место жители поселка Песочный — переводится с местного как «военно-морской городок» .
Среди сорока кварталов, включенных в городскую программу «Развитие застроенных территорий», поселение на Краснофлотской улице, к северу от пересечения с Ленинградской, стоит особняком. Это не хрущевки Сосновой Поляны, Полюстрово или Ульянки.
Среди сорока кварталов, включенных в городскую программу «Развитие застроенных территорий», поселение на Краснофлотской улице, к северу от пересечения с Ленинградской, стоит особняком. Это не хрущевки Сосновой Поляны, Полюстрово или Ульянки.
«Вам дальше, за Ленинградскую, туда, — показывает дорогу румяная от мороза молодая мать, придерживая коляску. — Страхобесные такие дома, не спутаете. Муж уже 40 лет тут живет. И все время — расселение, расселение. Их построили после войны, году в 1952-м, 53-м. Временное жилье для военных моряков. На 10–15 лет строили».
Каркасно-засыпные — так подобные дома принято называть на форумах дачников. Но это не «канадские дома», которые появились в России в конце 90-х; и не американские каркасные дома, и не немецкие фахверки.
«Я вам скажу, я тут с 1972 года живу, а Раиса Абдуловна, — беретик кивает на подружку такого же возраста, — еще дольше. Эти дома щитовые, а что про засыпку говорят — да нет и не было никакой засыпки. Доски, а между ними картон и упаковочная бумага».
Снаружи с домиков облезают, как чешуйки, тридцатисантиметровые куски прогнившей фанерной обшивки. Наверное, когда-то их даже красили, но теперь расползающимся конструкциям удержать бы на ржавых гвоздиках то, что осталось. Для самых ветхих шиферная крыша кажется слишком тяжелой. Горит это все, рассказывают местные, быстрее свечки.
«Тут дом сгорел, там вон тоже, — показывает собеседница на присыпанные снегом пустые квадраты земли. — У нас говорят: пока вы потихоньку сами не сгорите, никто вас отсюда не выселит».
Каркасно-засыпные — так подобные дома принято называть на форумах дачников. Но это не «канадские дома», которые появились в России в конце 90-х; и не американские каркасные дома, и не немецкие фахверки.
«Я вам скажу, я тут с 1972 года живу, а Раиса Абдуловна, — беретик кивает на подружку такого же возраста, — еще дольше. Эти дома щитовые, а что про засыпку говорят — да нет и не было никакой засыпки. Доски, а между ними картон и упаковочная бумага».
Снаружи с домиков облезают, как чешуйки, тридцатисантиметровые куски прогнившей фанерной обшивки. Наверное, когда-то их даже красили, но теперь расползающимся конструкциям удержать бы на ржавых гвоздиках то, что осталось. Для самых ветхих шиферная крыша кажется слишком тяжелой. Горит это все, рассказывают местные, быстрее свечки.
«Тут дом сгорел, там вон тоже, — показывает собеседница на присыпанные снегом пустые квадраты земли. — У нас говорят: пока вы потихоньку сами не сгорите, никто вас отсюда не выселит».
Снаружи с домиков облезают, как чешуйки, тридцатисантиметровые куски прогнившей фанерной обшивки.
«А в конце Краснофлотской — кладбище, — задумчиво прибавляет крошечная Раиса Абдуловна. — Когда-то много моряков было тут. Идут они к станции утром на электричку — полная улица белых шапочек, тогда такая была форма».
Теперь в Песочном моряков не встретишь. Разве что заметишь на одном из участков прибитый к дереву спасательный круг — лопнувший и облезлый. Хозяин инвентаря смотрит недоверчиво, в глазах неисчезающая мутность, в походке характерное раскачивание.
«Да. Да. Хочу переселяться. Аварийное жилье. Предлагали, уже ездил, документы собирал в Сестрорецке в исполкоме. Лучше в город, тут на болоте не хочу. Да, было дело, спрашивали нас, в Доме культуры собирали… но я в это уже не верю вообще. Сколько лет… да всю жизнь, — в глазах мелькает слабая попытка кокетства. — В Сестрорецке я родился. Я тоже из моряков». И с неожиданной претензией: «А вы как в городе живете? Видите, у вас все есть, да? Все хорошо, все отлично?»
Теперь в Песочном моряков не встретишь. Разве что заметишь на одном из участков прибитый к дереву спасательный круг — лопнувший и облезлый. Хозяин инвентаря смотрит недоверчиво, в глазах неисчезающая мутность, в походке характерное раскачивание.
«Да. Да. Хочу переселяться. Аварийное жилье. Предлагали, уже ездил, документы собирал в Сестрорецке в исполкоме. Лучше в город, тут на болоте не хочу. Да, было дело, спрашивали нас, в Доме культуры собирали… но я в это уже не верю вообще. Сколько лет… да всю жизнь, — в глазах мелькает слабая попытка кокетства. — В Сестрорецке я родился. Я тоже из моряков». И с неожиданной претензией: «А вы как в городе живете? Видите, у вас все есть, да? Все хорошо, все отлично?»
Разве что заметишь на одном из участков прибитый к дереву спасательный круг — лопнувший и облезлый.
«Лошадь утонула»
В воскресенье днем в поселке первозданная тишина. Ровными рядами свисают сосульки с шиферных крыш. На верандах присыпаны снегом ошметки веников, пустые угольные ведра и разломанные стулья. Редкий прохожий, сопровождаемый лишь отрывистым лаем цепных псов, движется, как правило, в одном направлении — в баню.
Баня еще сталинской постройки, но отремонтированная, с толстыми белыми колоннами. Сегодня там аншлаг, мужской день. Мыться сюда, говорят, ездят даже из Сертолово. Своих бань в местных хозяйствах мало — это дорого.
На приступочке купальщики в полотенцах, расслабленно дымя сигаретами, следят за паркующимся газиком, как гоголевские мужики за колесом («А в Казань-то, я думаю, не доедет?» — «В Казань не доедет»).
Баня еще сталинской постройки, но отремонтированная, с толстыми белыми колоннами. Сегодня там аншлаг, мужской день. Мыться сюда, говорят, ездят даже из Сертолово. Своих бань в местных хозяйствах мало — это дорого.
На приступочке купальщики в полотенцах, расслабленно дымя сигаретами, следят за паркующимся газиком, как гоголевские мужики за колесом («А в Казань-то, я думаю, не доедет?» — «В Казань не доедет»).
Баня еще сталинской постройки, но отремонтированная, с толстыми белыми колоннами.
Половина калиток не запирается (для городских невиданное дело), можно спокойно пройти к дому, мимо сарайчиков, брошенных лопат, детских самокатов на угольных кучах. Отыскать на облезших дверях звонок. И удивительное дело — вам откроют; и не только откроют, а с готовностью, как будто так и надо, улыбнутся, расскажут о себе и даже впустят в дом.
Навстречу, визжа от радости, бросится вислоухий щенок, на улицу метнется упитанный кот. В доме тесно от хлама, темно, на кухне кочегарят.
«Тридцать лет тут живу. Ходили на собрания, про расселение, но это давно было. А конкретного чего никто пока не предлагал, не знаю я, — хозяйка в халатике как будто извиняется. — Не знаю. С котлом, конечно, мы замучились. Сегодня ночью чистили, все в дыму. Да, он на весь дом, вот посмотрите, трубы отведены по комнатам. Пальма, не прыгай на людей!»
Собак тут много — почти на каждом участке, громкоголосых и неуемных. Местные говорят, что и с бездомными беда — могут напасть. Ходят с собаками и туда, куда, как говорят, всех переселят. Последние лет шесть говорят — для пятидесяти-шестидесяти лет ожидания это не срок.
Навстречу, визжа от радости, бросится вислоухий щенок, на улицу метнется упитанный кот. В доме тесно от хлама, темно, на кухне кочегарят.
«Тридцать лет тут живу. Ходили на собрания, про расселение, но это давно было. А конкретного чего никто пока не предлагал, не знаю я, — хозяйка в халатике как будто извиняется. — Не знаю. С котлом, конечно, мы замучились. Сегодня ночью чистили, все в дыму. Да, он на весь дом, вот посмотрите, трубы отведены по комнатам. Пальма, не прыгай на людей!»
Собак тут много — почти на каждом участке, громкоголосых и неуемных. Местные говорят, что и с бездомными беда — могут напасть. Ходят с собаками и туда, куда, как говорят, всех переселят. Последние лет шесть говорят — для пятидесяти-шестидесяти лет ожидания это не срок.
Пара пенсионеров вывела на прогулку двух крупных черных дворняг овчарочьего вида. Дом у собаковладельцев не в ВМГ, а кварталом южнее, на Школьной улице.
«Мы дом строили, так узбек сначала эту припер, в коробке у магазина нашел, а потом другая сама прибежала. Узбеков нету, а собаки остались, — смеется хозяйка. — А ВМГ еще Матвиенко собиралась переселять. Вон в то болото в конце улицы Новостроек. Прошлым летом расчистили площадку там где посуше, гаражи снесли. Но вообще там даже летом страшно ходить: одна женщина спустилась с собакой и не знала, как выйти. Увязла. А еще рассказывают, что лошадь там утонула как-то. Это с обеих сторон Школьной улицы — гиблое место».
«Мы дом строили, так узбек сначала эту припер, в коробке у магазина нашел, а потом другая сама прибежала. Узбеков нету, а собаки остались, — смеется хозяйка. — А ВМГ еще Матвиенко собиралась переселять. Вон в то болото в конце улицы Новостроек. Прошлым летом расчистили площадку там где посуше, гаражи снесли. Но вообще там даже летом страшно ходить: одна женщина спустилась с собакой и не знала, как выйти. Увязла. А еще рассказывают, что лошадь там утонула как-то. Это с обеих сторон Школьной улицы — гиблое место».
Именно здесь, юго-западнее городка моряков, в квартале между Школьной, Краснофлотской и Ленинградской, компания «СПб Реновация» 9 января получила пять новеньких разрешений на строительство восьми-девятиэтажных домов в рамках реновации ВМГ. Но владельцы окрестных недешевых коттеджей жалуются уже сейчас.
«Вон тот дом стоит пять миллионов, его уже давно пытаются продать, но не могут. Люди же все в курсе, что тут будет. Сидеть! Ждать! — окрикивает собак хозяйка. — Мы сами дом выстроили будьте-нате, а если тут будут многоэтажки, то представляю, что начнется. А те, в ВМГ, съезжать-то не хотят. Они хоть в бараках живут, но никто не хочет с земли уходить».
«Вон тот дом стоит пять миллионов, его уже давно пытаются продать, но не могут. Люди же все в курсе, что тут будет. Сидеть! Ждать! — окрикивает собак хозяйка. — Мы сами дом выстроили будьте-нате, а если тут будут многоэтажки, то представляю, что начнется. А те, в ВМГ, съезжать-то не хотят. Они хоть в бараках живут, но никто не хочет с земли уходить».
скриншот yandex.maps
За Ленинградской — детская площадка, малыши по склону катятся на ледянках, не по-городскому свежо.
«В принципе, вода есть, канализация есть. За всех не скажу, кто что хочет, — раздумчиво говорит одна из мам. — Но многие не ремонтируют и не могут построить ничего, потому что земля-то не их. Если вдруг что, им скажут — несите куда угодно свои деревяшки. Вот и ждут, что будет. Раньше, когда «Реновация» начинала работу, предполагалось, что на Ленинградской они построят пятиэтажки, и туда поселят всех, кто по соцнайму живет. А у кого жилье приватизированное, тем построят коттеджи. Вот нам, например, должны что-то аналогичное предложить — у нас дом свой, нас не должны в квартиру пихать. Но пока ничего не знаем. Пока что они расселяют тех, у кого дела плохи совсем. Вот соседей выселили у меня — они наниматели, не приватизированное жилье было. Замену в городе дают, кто-то соглашается, кто-то нет. Наших соседей все устроило, они довольны».
«В принципе, вода есть, канализация есть. За всех не скажу, кто что хочет, — раздумчиво говорит одна из мам. — Но многие не ремонтируют и не могут построить ничего, потому что земля-то не их. Если вдруг что, им скажут — несите куда угодно свои деревяшки. Вот и ждут, что будет. Раньше, когда «Реновация» начинала работу, предполагалось, что на Ленинградской они построят пятиэтажки, и туда поселят всех, кто по соцнайму живет. А у кого жилье приватизированное, тем построят коттеджи. Вот нам, например, должны что-то аналогичное предложить — у нас дом свой, нас не должны в квартиру пихать. Но пока ничего не знаем. Пока что они расселяют тех, у кого дела плохи совсем. Вот соседей выселили у меня — они наниматели, не приватизированное жилье было. Замену в городе дают, кто-то соглашается, кто-то нет. Наших соседей все устроило, они довольны».
«Мы не хочем уходить»
Кому принадлежит земля в городке, толком никто не знает. Кто-то уверен, что участок до сих пор в собственности у Минобороны. Другие кивают на инвестора.
«Реновация» скупила тут землю. И администрация МО тут ничего не может сделать, все теперь решает «Реновация», — торопится рассказать Раиса Абдуловна. — Елена Андреевна (Чапаева. — Прим. ред.), глава администрации, сказала — в девятнадцатом году вас никого здесь не будет. Но вот уже восемнадцатый наступил...»
«А я вам скажу, почему все застопорилось, — скороговоркой перебивает ее подружка. — Потому что раньше проект был другой, на 2-3-этажные домики. Мы привыкли на земле же. И теперь у нас инициативная группа против. Активисты, да. Но вообще, я не знаю. Трехэтажные дома, какие они хотят — без лифтов же, старому человеку на третий этаж идти тяжело, с больными ногами. А в восьмиэтажки зашел и поехал. Почему решили бороться, бог знает. Они молодые. Некоторые видят махинацию какую-то. Прокурор был, убеждал, что все законно. Кто-то выселяется как аварийный, хотя на самом деле просто в администрацию ходят и капают — дайте, дайте, дайте; кто капает, тот переезжает».
«Да расплевались у нас все, — мрачно изрекает водитель припаркованной фуры. — Пятьдесят на пятьдесят. Но если придут и скажут — выселяйтесь, то кипеж будет, к бабке не ходи».
«Реновация» скупила тут землю. И администрация МО тут ничего не может сделать, все теперь решает «Реновация», — торопится рассказать Раиса Абдуловна. — Елена Андреевна (Чапаева. — Прим. ред.), глава администрации, сказала — в девятнадцатом году вас никого здесь не будет. Но вот уже восемнадцатый наступил...»
«А я вам скажу, почему все застопорилось, — скороговоркой перебивает ее подружка. — Потому что раньше проект был другой, на 2-3-этажные домики. Мы привыкли на земле же. И теперь у нас инициативная группа против. Активисты, да. Но вообще, я не знаю. Трехэтажные дома, какие они хотят — без лифтов же, старому человеку на третий этаж идти тяжело, с больными ногами. А в восьмиэтажки зашел и поехал. Почему решили бороться, бог знает. Они молодые. Некоторые видят махинацию какую-то. Прокурор был, убеждал, что все законно. Кто-то выселяется как аварийный, хотя на самом деле просто в администрацию ходят и капают — дайте, дайте, дайте; кто капает, тот переезжает».
«Да расплевались у нас все, — мрачно изрекает водитель припаркованной фуры. — Пятьдесят на пятьдесят. Но если придут и скажут — выселяйтесь, то кипеж будет, к бабке не ходи».
Мимо облупившихся заборов вниз, стараясь не упасть, медленно движется обмотанная платком женщина в фиолетовых кроксах.
«В тридцатом году расселят. Две тыщи тридцатом, — неожиданно громко заявляет она. — Мы не хочем уходить. Дочь с двумя внуками, хлопочет кругом... чтобы оставили в покое нас. Пристроечку сделали, так говорят, неправильно на государственной земле. Нам и газ не провели, потому что реновация эта...»
«В тридцатом году расселят. Две тыщи тридцатом, — неожиданно громко заявляет она. — Мы не хочем уходить. Дочь с двумя внуками, хлопочет кругом... чтобы оставили в покое нас. Пристроечку сделали, так говорят, неправильно на государственной земле. Нам и газ не провели, потому что реновация эта...»
«Мы не хочем уходить...»
Как говорят, газ есть во всех соседних кварталах, но только не в ВМГ. Трубы протянуты по Краснофлотской. С другой, западной стороны этой улицы дома подключены.
«А сюда не особо хотят газ подключать, чтобы люди топили углем, чтобы им это не нравилось и они хотели переехать. Но возможность такая есть», — рассказывает житель домика возле бани.
Калитка у него тоже открыта. Мы долго ждем, когда хозяева ответят на звонок, за дверью шарканье, суета, детские голоса, но растрепанный хозяин, выходя, широко улыбается. После городских домофонов и замков местная доверчивость просто удивительна.
«Макар, сынок, уйди с холода. Переезжать? Не особо хотим. Теща ходила на собрания, но конкретики никакой. Здесь у нас все свое, только землю бы нам. Дом... ну не знаю, сколько простоит. Еще дедушка моей жены, как военный моряк, получал его. Четвертое поколение уже растет».
«А сюда не особо хотят газ подключать, чтобы люди топили углем, чтобы им это не нравилось и они хотели переехать. Но возможность такая есть», — рассказывает житель домика возле бани.
Калитка у него тоже открыта. Мы долго ждем, когда хозяева ответят на звонок, за дверью шарканье, суета, детские голоса, но растрепанный хозяин, выходя, широко улыбается. После городских домофонов и замков местная доверчивость просто удивительна.
«Макар, сынок, уйди с холода. Переезжать? Не особо хотим. Теща ходила на собрания, но конкретики никакой. Здесь у нас все свое, только землю бы нам. Дом... ну не знаю, сколько простоит. Еще дедушка моей жены, как военный моряк, получал его. Четвертое поколение уже растет».
Те, кто за переселение, как правило, не очень многословны. Трое местных — мать, отец и дочь, проходя мимо, машут руками и нехотя отвечают через плечо.
«В город мы не хотим точно. А что там болото — так у нас весь Питер на болоте, — размашисто шагая, отрывисто роняет мать. — С тремя онкоцентрами и с угольным отоплением чего мы еще боимся. Коттеджи же никто нам не предложит. И газ никто не проведет. Нам крышу 10 лет отремонтировать не могут. Сами латаем, благо у мужика руки на месте».
Рядом автовладелец греет машину на морозе.
«Конечно переехал бы. У нас и котла-то нет, — признается он. — Обогревателями спасаемся. Детей купать — на плитке греем воду».
«В город мы не хотим точно. А что там болото — так у нас весь Питер на болоте, — размашисто шагая, отрывисто роняет мать. — С тремя онкоцентрами и с угольным отоплением чего мы еще боимся. Коттеджи же никто нам не предложит. И газ никто не проведет. Нам крышу 10 лет отремонтировать не могут. Сами латаем, благо у мужика руки на месте».
Рядом автовладелец греет машину на морозе.
«Конечно переехал бы. У нас и котла-то нет, — признается он. — Обогревателями спасаемся. Детей купать — на плитке греем воду».
«Конечно переехал бы...»
«Тут друг друга все знают, все на земле, у всех какой-никакой, а все же дом. Если бы газифицировали, так людей было бы и не выгнать отсюда, — вздыхает учительского вида женщина в залатанной красной куртке. — Вот вы, городские, чувствуете землю у себя под ногами? А тут сын говорит — мам, я глаза еще не открыл и могу в трусах солнечные ванны принимать. А вы можете?»
«Отстреливаться буду»
Крыльцо, оплетенное веселенькой искусственной лианой, крепкий забор, под навесом чистенькое авто. Хозяин, основательный и усатый, смотрит прищурившись, но без недоверия. И охотно вступает в разговор:
— Вы думаете, у нас плохие дома? Углем топим, да. И прекрасно себя чувствуем.
— И не хотите расселяться?
— Нет, не хотим. И 70 процентов тут не хотят. А что хорошего в многоэтажках? Вы зимой сидите в своих квартирах и дрыгнете, а мы зато протопим так, как нам нужно. У нас свой двор. Идите посмотрите. Прекрасно живем. Вот парничок, все у нас свое. Вот уголь. Сарай. Все цивильно. Набрал угля, закинул в котел. Для котла отдельная пристройка. Лужайка, детская площадка, натуральная елка, беседка. Собаки свои, кошки. Фактически загородный дом. У вас все это есть в ваших квартирах?
Хозяйка, уверенная высокая блондинка лет пятидесяти, с тонкой сигаретой и цепким взглядом, без всяких околичностей зовет в дом.
«Приезжайте летом — обалдеете, как тут здорово. Цветы висят, дети играют, бассейн им наливаем, — дверь распахивается в уютную кухню с барной стойкой. — Ну, чем плохо? Люди, которые ремонтируются — они переезжать не хотят. А кто сидит ждет — вот те да, очень. Вон дом стоит соседний — у них все как при советской власти. С тех пор не прибито ни гвоздочка. И они так ждут, так ждут. Но они и ту квартиру засрут, вы же понимаете. А я хочу жить сейчас. Предлагали нам переселение, но мы не хотим. Я скорее отстреливаться буду».
— Вы думаете, у нас плохие дома? Углем топим, да. И прекрасно себя чувствуем.
— И не хотите расселяться?
— Нет, не хотим. И 70 процентов тут не хотят. А что хорошего в многоэтажках? Вы зимой сидите в своих квартирах и дрыгнете, а мы зато протопим так, как нам нужно. У нас свой двор. Идите посмотрите. Прекрасно живем. Вот парничок, все у нас свое. Вот уголь. Сарай. Все цивильно. Набрал угля, закинул в котел. Для котла отдельная пристройка. Лужайка, детская площадка, натуральная елка, беседка. Собаки свои, кошки. Фактически загородный дом. У вас все это есть в ваших квартирах?
Хозяйка, уверенная высокая блондинка лет пятидесяти, с тонкой сигаретой и цепким взглядом, без всяких околичностей зовет в дом.
«Приезжайте летом — обалдеете, как тут здорово. Цветы висят, дети играют, бассейн им наливаем, — дверь распахивается в уютную кухню с барной стойкой. — Ну, чем плохо? Люди, которые ремонтируются — они переезжать не хотят. А кто сидит ждет — вот те да, очень. Вон дом стоит соседний — у них все как при советской власти. С тех пор не прибито ни гвоздочка. И они так ждут, так ждут. Но они и ту квартиру засрут, вы же понимаете. А я хочу жить сейчас. Предлагали нам переселение, но мы не хотим. Я скорее отстреливаться буду».
Дом когда-то был засыпной, рассказывает хозяйка: раньше пустоты в каркасе засыпали шлаком от котла, а потом при ремонте обшивку содрали и утеплили минеральной ватой.
«И Вася не чешись! Эти дома еще лет сто простоят. Идите, ванную покажу, — приглашает владелица. В большой ванной — отменная чистота и сверкающее джакузи. — Нафига мне куда-то на 16-й этаж ехать, когда я здесь живу прекрасно?»
Что касается социалки, то и ее, по словам хозяев, более чем достаточно: две школы, два детсада, магазины (на Ленинградской улице) и даже Дом культуры.
«Кружки, танцы, рисование гитара, английский — что хотите, — перечисляет хозяйка, загибая пальцы. — А кто хотел съехать — так он съехал уже: приводили комиссию, и если в доме ничего не делалось, то естественно, комиссия видела разруху. И дома списывали. Но некоторые ухитрялись потом в этой разрухе дальше жить, а полученные квартиры сдавать. Муниципалы это дело раскусили, повыгоняли их, дома снесли. А потом началось: ой, караул, 16 этаж, три года все соседи будут сверлить, машину поставить негде, добираться бог знает как. И теперь три-четыре поколения, получившие квартиры, снова сбиваются вместе: опять у них коммуналка, а полученные свои квартиры сдают. Так и живут».
«И Вася не чешись! Эти дома еще лет сто простоят. Идите, ванную покажу, — приглашает владелица. В большой ванной — отменная чистота и сверкающее джакузи. — Нафига мне куда-то на 16-й этаж ехать, когда я здесь живу прекрасно?»
Что касается социалки, то и ее, по словам хозяев, более чем достаточно: две школы, два детсада, магазины (на Ленинградской улице) и даже Дом культуры.
«Кружки, танцы, рисование гитара, английский — что хотите, — перечисляет хозяйка, загибая пальцы. — А кто хотел съехать — так он съехал уже: приводили комиссию, и если в доме ничего не делалось, то естественно, комиссия видела разруху. И дома списывали. Но некоторые ухитрялись потом в этой разрухе дальше жить, а полученные квартиры сдавать. Муниципалы это дело раскусили, повыгоняли их, дома снесли. А потом началось: ой, караул, 16 этаж, три года все соседи будут сверлить, машину поставить негде, добираться бог знает как. И теперь три-четыре поколения, получившие квартиры, снова сбиваются вместе: опять у них коммуналка, а полученные свои квартиры сдают. Так и живут».
«От ишачьей пасхи»
Местные байки хозяева готовы травить чуть ли не часами. Про утонувший трактор тоже вспоминают. По их словам, когда-то на этой земле, которую «СПб Реновация» получила под застройку, уже пытались строить.
В 80-х годах здесь собирались запустить фармацевтическую фабрику. Однажды осенью прибыли строители, бодро вбили бетонные сваи — вероятно, пробные.
«А весной те дяденьки пришли посмотреть, что да как. Так вот: тех свай не нашли. Вообще. Потому что торфяник тут — сорок метров, и подземная река, - со знанием дела рассказывает хозяйка. - И ничего лучшего они не придумали, чем посадить еще одного на трактор, чтоб он поездил по топи и поискал эти сваи. Тракторист успел выпрыгнуть, остался в живых, а трактор засосало на его глазах...»
«Страшные истории» ходят здесь и про расположенный рядом новый дом престарелых еврейского общества «Хэсэд Авраам» на Ленинградской, 1, который сдали год назад.
«Эта песня про стройку на торфяниках — она от ишачьей пасхи идет. Я сама соцработник, так моим бабушкам было интересно, как там строить будут. Тем более что спонсорами были американцы. Так вот, выкопали они котлован, - рассказчица затягивается и стряхивает пепел, — и у них точно также все ушло. Помню, мужик бегал какой-то: пиджак у него развевается,и орет сумасшедшим голосом — где сваи? Куда все делось? Пропало все. Так они что придумали: приехала криозаморозка, две огромные машины. И на этой замороженной земле поставили «этажерку», железный каркас. Обшили его и получился такой дом. Трещины там пошли сразу, и холод дикий. Нам такое хотят построить? Всех собрать как дебилов и построить девятиэтажный дом на торфянике? Нас на болото в топь, а на нашем месте элитные коттеджи? Курортный район, дорогая земля, все дела?..»
В 80-х годах здесь собирались запустить фармацевтическую фабрику. Однажды осенью прибыли строители, бодро вбили бетонные сваи — вероятно, пробные.
«А весной те дяденьки пришли посмотреть, что да как. Так вот: тех свай не нашли. Вообще. Потому что торфяник тут — сорок метров, и подземная река, - со знанием дела рассказывает хозяйка. - И ничего лучшего они не придумали, чем посадить еще одного на трактор, чтоб он поездил по топи и поискал эти сваи. Тракторист успел выпрыгнуть, остался в живых, а трактор засосало на его глазах...»
«Страшные истории» ходят здесь и про расположенный рядом новый дом престарелых еврейского общества «Хэсэд Авраам» на Ленинградской, 1, который сдали год назад.
«Эта песня про стройку на торфяниках — она от ишачьей пасхи идет. Я сама соцработник, так моим бабушкам было интересно, как там строить будут. Тем более что спонсорами были американцы. Так вот, выкопали они котлован, - рассказчица затягивается и стряхивает пепел, — и у них точно также все ушло. Помню, мужик бегал какой-то: пиджак у него развевается,и орет сумасшедшим голосом — где сваи? Куда все делось? Пропало все. Так они что придумали: приехала криозаморозка, две огромные машины. И на этой замороженной земле поставили «этажерку», железный каркас. Обшили его и получился такой дом. Трещины там пошли сразу, и холод дикий. Нам такое хотят построить? Всех собрать как дебилов и построить девятиэтажный дом на торфянике? Нас на болото в топь, а на нашем месте элитные коттеджи? Курортный район, дорогая земля, все дела?..»
Земли под городком военных моряков комитет имущественных отношений (КИО) действительно передавал инвестору в рамках реновации - часть в аренду, а часть и в собственность, рассказал «Фонтанке» руководитель службы по работе с государственными органами «СПб Реновации» Дмитрий Михалев.
На стройплощадку на арендованном участке на торфяниках девелопер выйдет в ближайшие месяцы — вероятнее всего, к лету. Через пару месяцев откроются и продажи.
«Проекты домов учитывают грунты, на которых они будут строиться. Геологические изыскания были проведены, никаких противопоказаний к строительству не выявлено, - рассказал «Фонтанке» Михалев. - Правила землепользования и застройки разрешают строить на территории торфяного поля до 11 этажей. Но по согласованию с администрацией Курортного района, приняв к сведению пожелания жителей, мы снизили высотность до 8-9 этажей».
Компания уже снесла в ВМГ 20 домов, сейчас готовится расселение еще 15-ти - им дали квартиры в ЖК «Стереос» (квартал «Ржевка 35»). Все эти семьи жили в ВМГ по договорам соцнайма. Приватизированное жилье и участки компания обещает поменять на новые коттеджи в конце Краснофлотской улицы (как раз недалеко от кладбища, говорят местные).
Сколько еще ВМГ простоит на своем месте, неизвестно. Но прогноз, исходя из деклараций компании, сделать нетрудно. Первая очередь проекта — это пять домов, 64тысячи квадратных метров жилья или полторы тысячи квартир, детские сады на 75 и 110 мест, новая школа на 550 мест и расширение уже существующей.
Строить первую очередь будут до 2020 года. Всего же на торфяном поле запланировано три очереди; вторая и третья - на 39 тысяч метров каждая (всего на 1800 квартир), с полным завершением в 2024 году.
Однако из первой очереди в городскую казну инвестор обещает передать лишь 1600 квадратных метров для нанимателей ВМГ.
Изначально эта цифра была выше, но из-за принятия компанией обязательств построить детский сад она снизилась, поясняет Михалев.
На стройплощадку на арендованном участке на торфяниках девелопер выйдет в ближайшие месяцы — вероятнее всего, к лету. Через пару месяцев откроются и продажи.
«Проекты домов учитывают грунты, на которых они будут строиться. Геологические изыскания были проведены, никаких противопоказаний к строительству не выявлено, - рассказал «Фонтанке» Михалев. - Правила землепользования и застройки разрешают строить на территории торфяного поля до 11 этажей. Но по согласованию с администрацией Курортного района, приняв к сведению пожелания жителей, мы снизили высотность до 8-9 этажей».
Компания уже снесла в ВМГ 20 домов, сейчас готовится расселение еще 15-ти - им дали квартиры в ЖК «Стереос» (квартал «Ржевка 35»). Все эти семьи жили в ВМГ по договорам соцнайма. Приватизированное жилье и участки компания обещает поменять на новые коттеджи в конце Краснофлотской улицы (как раз недалеко от кладбища, говорят местные).
Сколько еще ВМГ простоит на своем месте, неизвестно. Но прогноз, исходя из деклараций компании, сделать нетрудно. Первая очередь проекта — это пять домов, 64тысячи квадратных метров жилья или полторы тысячи квартир, детские сады на 75 и 110 мест, новая школа на 550 мест и расширение уже существующей.
Строить первую очередь будут до 2020 года. Всего же на торфяном поле запланировано три очереди; вторая и третья - на 39 тысяч метров каждая (всего на 1800 квартир), с полным завершением в 2024 году.
Однако из первой очереди в городскую казну инвестор обещает передать лишь 1600 квадратных метров для нанимателей ВМГ.
Изначально эта цифра была выше, но из-за принятия компанией обязательств построить детский сад она снизилась, поясняет Михалев.
Если поделить 64 тысячи метров на полторы тысячи квартир, то средняя площадь каждой будет чуть меньше 43 метров. 1600 метров, таким образом, — это порядка тридцати семи квартир. На почти четыреста домовладений ВМГ.
Если оптимистично предположить, что во второй и третьей очередях (меньших по площади) компания предоставит для расселения столько же жилья, то в этом случае до 2024 года ей удастся переселить в новостройки на торфяниках не более 120 из четырехсот или более семей. И то лишь в том случае, если опасения жителей насчет болот не оправдаются.
Ранее сообщалось, что в рамках реновации инвестор должен построить в общей сумме 300 тысяч кв. метров жилья, из которых под расселение передать городу 35 тысяч кв. метров (или более 800 квартир площадью 43 кв. метра).
Если оптимистично предположить, что во второй и третьей очередях (меньших по площади) компания предоставит для расселения столько же жилья, то в этом случае до 2024 года ей удастся переселить в новостройки на торфяниках не более 120 из четырехсот или более семей. И то лишь в том случае, если опасения жителей насчет болот не оправдаются.
Ранее сообщалось, что в рамках реновации инвестор должен построить в общей сумме 300 тысяч кв. метров жилья, из которых под расселение передать городу 35 тысяч кв. метров (или более 800 квартир площадью 43 кв. метра).
текст: Елена Зеликова
фото: Сергей Николаев
Верстка/дизайн: Светлана Григошина
фото: Сергей Николаев
Верстка/дизайн: Светлана Григошина
© 2000-2017 Фонтанка.ру